Романтика – это не только милые моменты, повышающие уровень эндорфинов. Она может быть рассчитанной, с намеком на манипуляцию, а может развиваться естественно. В повествовании романтика является незаменимым инструментом, ведь каждое повествование несет в себе историю любви. Даже если любовь кажется неромантичной, найдется наблюдатель, умело романтизирующий ее.
Романтизация присуща людям. Она агрессивна в своем проявлении, поскольку не знает границ. Она может романтизировать как самые мрачные поступки, так и самые благородные деяния. Возьмем, к примеру, подъем мировой киноиндустрии, подстегнутый романтизированным изображением жизни кинематографистов. В середине XX века каждый хотел стать кинозвездой или просто поработать на съемочной площадке, увидеть, как живут манипуляторы реальностью, иметь с ними дело, научиться этому ремеслу, чтобы потом вернуться в родной город и самодовольно делиться с друзьями и родственниками сказками о голливудском гламуре. В каком-то смысле на Западе такая жизнь способствовала формированию иллюзии «американской мечты», а в Европе кинематографисты затрагивали значимые темы, имели свой индивидуальный взгляд на обычные вещи и своим подходом влияли на западную индустрию, утверждая не просто художественное кино с яркой интеллектуальной основой, но зачастую и с провокационным контекстом.
«Любовь открывает вам персональную дверь в ад». – Роберт Макки.
Один из таких примеров – незаконченный проект с ярким названием «Инферно» (1964), повествующий о ревности мужа к жене, приводящей к безумию с галлюцинациями. Идея пришла к Клузо бессонной ночью во время депрессии, а его репутация позволила ему собрать вокруг проекта известных деятелей индустрии. В какой-то момент, когда некоторые сцены уже были отсняты, к проекту присоединилась американская студия Columbia, изменив судьбу фильма. Columbia предоставила проекту неограниченный бюджет, открыв двери для бесконечных экспериментов и поиска визуальных эффектов, способных передать галлюцинации главного героя. Этот незаконченный фильм подарил миру кино огромное количество революционных для своего времени визуальных эффектов, хотя и обошелся недешево. Проект был мучительным, и его пришлось остановить после того, как Клузо перенес сердечный приступ. Этот фильм стал для Анри-Жоржа Клузо символом безответной любви, его личным адом.
«Те несколько лет, что мне посчастливилось провести рядом с ней, самое счастливое время в моей жизни». – Роман Полански
Жена Романа Полански, актриса Шэрон Тейт, вместе с четырьмя подругами была убита «семьей Мэнсона» по приказу безумного Чарльза Мэнсона в августе 1969 года в Лос-Анджелесе. В этот период Роман снимал фильм «День дельфина» в Европе, но после трагедии отошел от режиссерского кресла. За год до трагедии Роман Полански адаптировал роман Айры Левина «Ребенок Розмари» (1968). Предшествовал ли этот фильм реальной трагедии или просто стал инструментом ее материализации, неизвестно, но связь, несомненно, есть – ведь то, о чем думаешь, превращается в жизнь. Спустя 50 лет после трагедии Квентин Тарантино предлагает свою альтернативную версию истории, где убийц, в типично тарантиновском стиле, обезвреживают двойник-каскадер Клифф Бут и Рик Далтон, приканчивая их. Этот фильм можно с уверенностью считать одним из лучших в карьере Квентина, поскольку его идейные щупальца довольно длинны и проникают в сознание не только тех, кто знаком с этой трагедией, но и тех, кто рассматривает кино как способ программирования реальности. Для первых этот фильм – протест против устоявшегося прошлого, которое нельзя изменить, для вторых – создание собственной вселенной в настоящем, которая имеет право на существование.
Говоря о кинематографических вселенных, было бы несправедливо не упомянуть мрачную вселенную DC, которая, несмотря на недавние разочарования, когда-то подавала надежды. Кристофер Нолан сыграл ключевую роль в формировании этой вселенной, сняв знаменитую трилогию о Бэтмене и спродюсировав «Человека из стали». Кроме того, он привлек к работе Зака Снайдера, который четырьмя годами ранее создал мрачную вселенную «Watchmen». Хотя у этих фильмов есть свои поклонники и ненавистники, нельзя отрицать, что «Темный рыцарь», «Человек из стали» и «Хранители» уникальны сами по себе.
«Её персонажи всегда сражались с существами из другого измерения, которых не видел никто, кроме них. Но это была серьёзная борьба. И Отем вела такую борьбу каждый день». – Зак Снайдер
Фильм Зака Снайдера «Лига справедливости» примечателен по многим причинам, но, пожалуй, самый яркий аспект – это черно-белая версия, выпущенная в 2011 году и длившаяся более 4 часов. Квадратный формат в сочетании с фирменными замедленными сериями Снайдера может показаться нетрадиционным, но он имеет более глубокое значение. Умение что-то преподнести – довольно гибкий и всемогущий инструмент, но у этого инструмента есть одна особенность: то, что преподносится, не может быть показано в момент презентации, оно ограничено телом ведущего, и если до трагедии, произошедшей в семье Снайдеров, Лига была еще жива, то после нее она превратилась в черно-белое воспоминание о своей прежней жизни. Дочь Зака с символичным именем Отем (в переводе – Осень) покончила с собой, пока отец работал над фильмом. Естественно, для Зака не могло быть никакой справедливости. Вернувшись, Зак дописал несколько сцен, которые не входили в первоначальный сценарий до смерти дочери. Эти дополнительные сцены послужили его откровенным внутренним диалогом, предлагая зрителям заглянуть в личный путь. Те, кто понял глубину этого диалога, установили глубокую связь с фильмом, казавшимся мучительно длинным, и нашли эмоциональный отклик в его повествовании. Несомненно, эта богатая эмоциональная связь была идеализирована некоторыми наблюдателями.
Романтика – вещь хрупкая, ее легко затмить тем, что считается «серьезным». Однако что действительно можно считать серьезным? Считайте, что наручные часы – это символ успеха в структурированной системе общества. Однако подлинное счастье заключается в способности жить настоящим, не нуждаясь в постоянном измерении времени. Счастье позволяет созерцать и наслаждаться моментом. Слово «бытие» имеет глубокий смысл, предполагая, что даже в глубоком созерцании серьезность может быть неоправданной.
